В современной западной философии проблема роста и развития знания – центральная. Эта проблема решается в рамках эпистемологии.

Слово « эпистемология » – дословно означает «наука о знании».

Её основная задача выявление генезиса и этапов развития познания, его форм и механизмов в эволюционном ключе и построение на этой основе теории эволюции науки.

Эпистемология отличается от гносеологии. Эпистемологи исходят не из «гносеологического субъекта», осуществляющего познание, а из объективных структур самого знания. Основные эпистемологические проблемы: Как устроено знание? Каковы механизмы его получения? Какие бывают типы знаний? Каковы общие законы «жизни», изменения и развития знаний? При этом, механизм сознания, участвующий в процессе познания, учитывается опосредованно.

В античной Греции под эпистемологией понимали учение о доказательном, достоверном знании, к которому относили математику и логику.

В Новое время стало ясно, что научный подход к изучению окружающего мира принципиально отличается от повседневного познания и эпистемологические проблемы стали изучаться с удвоенной энергией.

С возникновением классической науки формируется классическая эпистемология .

На данном этапе в рамках классической эпистемологии обсуждались проблемы взаимоотношения эмпирических (абсолютизирует роль фактов и недооценивает роль мышления; источник познания – чувственный) и рациональных (преобладанием разных форм мышления; теоретическое познание постигает сущность изучаемых явлений при помощи рациональной обработки эмпирических данных) методов познания.

Современная неклассическая эпистемология начала формироваться во второй половине ХХ в. после того и связана с изучением процесс развития науки. Особенно активно проблему развития знания разрабатывали сторонники постпозитивизма – Поппер, Кун, Лакатос, Фейерабенд и другие. Обратившись лицом к истории развития науки стали строить разные модели этого развития, рассматривая их как частные случаи общих эволюционных изменений, совершающихся в мире.

Эволюционная эпистемология – это направление в философии науки, основная задача которого состоит в выявлении этапов развития научного знания и построение на этой основе теории эволюции наук. Представителем данного направления является генетическая эпистемология Пиаже, основанная на принципе возрастания научного знания под влиянием изменяющихся условий окружающего мира.

Эволюционная эпистемология строится на тезисах:

1. специфически человеческая способность познавать, как и способность производить знание, является результатом естественного отбора. Они тесно связаны с эволюцией языка;

2. эволюция научного знания – это эволюция в направлении построения луч­ших теорий. По аналогии с дарвинизмом теории становятся лучше приспособленными благодаря естественному отбору.

3. условие развития теории - владение языком.

Наука как эпистемологический феномен – это деятельность, направленная на фактически выверенное и логически упорядоченное познание предметов и процессов окружающей действительности.

Наука вырабатывает собственный понятийный аппарат, т.е. свой язык, на котором общаются ученые данной сферы между собой.

Наука имеет кумулятивную природу, т.е. складывается из отдельных достижений.

Сам термин «эволюционная эпистемология» введен Кэмпбеллом.

Фундаментальное допущение эволюционной эпистемологии – люди, подобно другим живым существам, являются продуктом эволюционных процессов и их мыслительные, ментальные способности, их знание и познание направляются механизмами биологической эволюции.

В силу этого изучение эволюции оказывается релевантным пониманию феноменов знания и познания.

В общем виде это было сформулировано Дарвином. Он показал, что поскольку люди ведут свой род из царства животных, то физически, интеллектуально и даже социально они являются продуктом органической эволюции. Эволюционный подход Дарвина к сознанию людей был подхвачен другими эволюционистами.

Основная задача современной эволюционной эпистемологии – разработка исчерпывающего подхода к проблемам познания.

В качестве научной базы современной эволюционной эпистемологии выступает в первую очередь биологическая теория эволюции.

Разумеется, признание самого факта эволюции – исходный пункт всех направлений эволюционной эпистемологии.

Однако ясно, что эволюция человека – не только биологическая, но и эволюция культурная. Наше познание направляется также социальными и культурными факторами. Поэтому вопрос о взаимосвязи генетической и культурной эволюции представляет большой интерес для эволюционной эпистемологии.

С точки зрения эволюционной эпистемологии характерный для классической философии разрыв между «миром природы» и «миром культуры» может быть преодолен на основе теоретико-информационного подхода.

Теоретико-информационный подход предполагает, что в основе органической эволюции лежит изменение информации, а не организмов. Сами по себе отдельные организмы не эволюционируют (могут лишь меняться формы их поведения), но сохраняется и постепенно эволюционирует генетическая информация, заложенная в ДНК.

С точки зрения теоретико-информационного подхода культурная эволюция аналогична биологической: в ходе биологической эволюции информация передается генетически, а в ходе культурной – путем обучения.

Однако культурная эволюция не зависит полностью от случая – человек способен активно искать новую информацию, сознательно выбирая направление своих поисков, хотя и использует при этом ресурсы бессознательного мышления.

Если в распоряжении людей появилась новая информация, которая повышает шансы на выживание, то, используя ее, они могут иметь более многочисленное потомство, которому и передадут свое знание. Именно давлению естественного отбора человечество обязано своими культурными достижениями.

Для современной эпистемологии важно привлекать и ассимилировать все результаты специальнонаучных исследований – биологических, антропологических, психологических и т.п.

В современной эволюционной эпистемологии можно выделить 2 основные школы:

I – попытка исследовать когнитивные механизмы животных и людей путем распространения биологической теории эволюции на такие структуры живых систем, которые выступают в качестве носителей когнитивных процессов – нервную систему, органы чувств.

На этом уровне эволюционная эпистемология выступает в качестве биологической теории когнитивных процессов (работы Лоренца и др.), базирующейся на результатах, полученных этологией, нейробиологией, эволюционной биологией, физиологией и т.д.

II – исходит из возможности объяснить культуру в терминах биологической эволюции, т.е. используя модели эволюционной биологии.

На этом уровне эволюционная эпистемология выступает как метатеория, объясняющая развитие идей, научных теорий, рост научно-теоретического знания (работы Поппера, Тулмина, Лакатоса и др.).

Концепция «третьего мира» используется Поппером при описании механизма развития науки в эволюционной эпистемологии, где в качестве базовой модели выступает сочетание попперовского принципа «критического аргументирования» и дарвиновской модели эволюции.

Пробные решения, которые животные и растения включают в свою анатомию и свое поведение, являются биологическими аналогами теорий, и наоборот. Так же как и теории, органы и их функции являются временными приспособлениями к миру, в котором мы живем. Новое поведение или новые органы могут также привести к появлению новых проблем. И таким путем они влияют на дальнейший ход эволюции.

Эта линия эволюционной эпистемологии, в основе которой лежит аналогия с дарвиновской моделью биологической эволюции, развивается Стефаном Тулминым.

Рост знания – это процесс устранения ошибок или «дарвиновский отбор», т.е. идеалы естественного отбора.

Познавательный процесс – механизм адаптации, развитый в ходе биологической эволюции.

Теория – популяция понятий.

Выживаемость теорий – процессы сохранения и мутаций.

Мутации сдерживаются факторами критики и самокритики, что по аналогии играет роль естественного и искусственного отбора.

Идея интеллектуальной инициативы, которая управляет историческим развитием знания: крупные изменения науки происходят не в результате скачков, а путем накопления мелких изменений.

Эволюция научных идей – результат взаимодействия интеллектуальных, социальных, экономических и др. факторов.

Решающая роль – интеллектуальные факторы, следовательно – научная элита, от которой зависит выдвижение новых продуктивных популяций понятий. Подчеркивается роль лидеров и авторитетов в науке.

Экзистенциализм - направление в философии XX века, акцентирующее свое внимание на уникальности иррационального бытия человека. Экзистенциализм стремится постигнуть бытие как целостность субъекта и объекта. Выделив в качестве изначального бытия само переживание (экзистенция), экзистенциализм понимает его как переживание субъектом своего «бытия-в-мире».

Мировоззрение – это система взглядов на мир в целом; сложный сплав традиций, обычаев, норм, установок, знаний и оценок.

Флуктуация – случайные отклонения наблюдаемых физических величин от их средних значений.

Абсолютно точных физических величин нет, всё носит вероятностный характер.

Демаркация – это разграничение науки и других форм духовной деятельности - философии, религии и т.п.

Редуцировано к чувственному знанию – сведено к чувственному знанию.

Эпистемология – это теория роста научного знания, которая в процессе своего формирования становится теорией решения проблем и критической проверки конкурирующих гипотез.

Индуктивизм – это с клад мышления, предпочитающего индуктивный метод дедуктивному.

Конвенционализм – это направление в философии науки, согласно которому в основе теорий лежат произвольные соглашения (конвенции между учёными), выбор которых регулируется соображениями удобства, целесообразности, и т.п. – критериями, не связанными с понятиями самой теории. Основоположник – Пуанкар.

ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ

ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ

Направление в современной эпистемологии, которое своим возникновением обязано прежде всего дарвинизму и последующим успехам эволюционной биологии, генетики человека и когнитивной науки. Главный Э. э. (или, как ее обычно называют в германоязычных странах, эволюционной теории познания) сводится к допущению, что люди, как и др. живые существа, являются продуктом живой природы, результатом эволюционных процессов, и в силу этого их когнитивные и ментальные и даже познание и знание (включая его наиболее утонченные аспекты) направляются в конечном итоге механизмами органической эволюции. Э. э. исходит из предположения, что биологическая человека не завершилась формированием ; она не только создала когнитивную основу для возникновения человеческой культуры, но и оказалась непременным условием ее удивительно быстрого прогресса за последние десять тысяч лет.
Истоки основных идей Э. э. можно обнаружить в трудах классического дарвинизма и прежде всего в поздних работах самого Ч. Дарвина «Происхождение человека» (1871) и «Выражение эмоций у людей и животных» (1872), где возникновение когнитивных способностей людей, их самосознания, языка, морали и т.д. связывалось с механизмами естественного отбора, с процессами выживания и воспроизводства. Но только после создания в 1920-1930-х гг. синтетической теории эволюции, подтвердившей универсальное принципов естественного отбора, открылась применения хромосомной теории наследственности и популяционной генетики к исследованию эпистемологических проблем. Начало этому процессу положила опубликованная в 1941 статья известного австр. этолога К. Лоренца «Кантовская априори в свете современной биологии», где приводился убедительных аргументов в пользу существования у животных и человека врожденного знания, материальным базисом которого выступает центральной нервной системы. Это не есть безотносительное к реальности, а суть фенотипический , подверженный действию механизмов естественного отбора.
Впервые «Э. э.» появился лишь в 1974 в статье амер. психолога и философа Д. Кэмпбелла, посвященной философии К. Поппера. Развивая эпистемологический подход Лоренца, Кэмпбелл предложил рассматривать знание не как фенотипический признак, а как формирующий этот признак . Познание ведет к более релевантному поведению и увеличивает приспособленность живого организма к окружающей среде (в т.ч. и к социокультурной, если идет ). Несколько позднее этот новый эволюционный взгляд на познание удалось интегрировать с теоретико-информационными моделями. Тем самым открылась возможность связать биологическую эволюцию с эволюцией когнитивной системы живых организмов, с эволюцией их способностей извлекать, обрабатывать и хранить когнитивную информацию.
В 1980-х гг. в Э. э., по-видимому, окончательно сформировались две различные исследовательские программы. Первая программа - изучение эволюции когнитивных механизмов - исходит из предположения, что для эпистемологии исключительный представляет когнитивной системы живых существ и в особенности человеческих познавательных способностей, которые эволюционируют путем естественного отбора. Эта программа (иногда ее называют биоэпистемологией) распространяет биологическую теорию эволюции на физические субстраты когнитивной активности и изучает познание как биологическую адаптацию, которая обеспечивает увеличение репродуктивной приспособленности (Лоренц , Кэмпбелл, . Ридль, Г. Фоллмер и др.). Вторая программа - изучение эволюции научных теорий - пытается создать общую теорию развития, которая охватывала бы биологическую эволюцию, индивидуальное , культурные изменения и научный в качестве специальных случаев. Эта программа широко использует метафоры, аналогии и модели из эволюционной биологии и исследует знание как основной продукт эволюции (Поппер , С. Тулмин, Д. Халл и др.). В последние десятилетия 20 в. Э. э. быстро превращается в область междисциплинарных исследований, где все большее применение находят не только эволюционная , но и теории генно-культурной коэволюции, компьютерное и т.д.

Философия: Энциклопедический словарь. - М.: Гардарики . Под редакцией А.А. Ивина . 2004 .

ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ

ЭВОЛЮЦИОННАЯ - направление в современной эпистемологии, которое своим возникновением обязано прежде всего дарвинизму и последующим успехам эволюционной биологии, генетики человека, когнитивной психологии, теории информации и компьютерной науки. Главный тезис эволюционной эпистемологии (или, как ее обычно называют в германоязычных странах, эволюционной теории познания и знания) сводится к допущению, что люди, как и другие живые существа, являются продуктом живой природы, результатом эволюционных процессов, и в силу этого их когнитивные и ментальные способности и даже познание и знание (включая его наиболее утонченные аспекты) направляются в конечном итоге механизмами органической эволюции. В отличие от многих других эпистемологических школ и направлений эволюционная исходит из предположения, что биологическая эволюция человека не завершилась формированием Homo sapiens - она не только создала когнитивную основу для возникновения человеческой культуры, но и, по-видимому, оказалась непременным условием ее удивительно быстрого прогресса за последние 10 тыс. лет.

Истоки основных идей эволюционной эпистемологии нетрудно обнаружить в трудах классического дарвинизма, и прежде всего в поздних работах самого Ч. Дарвина “Происхождение человека” (1871) и “Выражение эмоций у людей и животных” (1872), где возникновение когнитивных способностей людей, их самосознания, языка, морали и т. д. связывалось в конечном счете с механизмами естественного отбора, с процессами выживания и воспроизводства. Однако только после создания в 1920-30-х гг. синтетической теории эволюции, подтвердившей универсальное значение принципов естественного отбора, открылась возможность применения хромосомной теории наследственности и популяционной генетики к исследованию эпистемологических проблем. Начало этому процессу положила опубликованная в 1941 статья известного немецкого этолога Конрада Лоренца “Кантовская концепция в свете современной биологии”, где приводился ряд весьма убедительных аргументов в пользу существования у животных и человека врожденного знания, материальным базисом которого выступает организация центральной нервной системы. Это врожденное знание, по мнению Лоренца, не есть нечто безотносительное к реальности, а суть фенотипический признак, подверженный действию механизмов естественного отбора.

Впервые термин “эволюционная эпистемология”, по-видимому, появился лишь в 1974 в статье психолога Д. Кэмпбелла, посвященной философии К. Поппера. Развивая эпистемологический подход К. Лоренца, Кэмпбелл предложил рассматривать знание не как фенотипический признак, а как формирующий этот признак процесс. Познание в конечном счете ведет к более релевантному поведению и увеличивает приспособленность живого организма к окружающей среде (в т. ч. и к социокультурной, если речь идет ). Несколько позднее этот новый, эволюционный взгляд на познание удалось интегрировать с теоретико-информационными моделями биологической эволюции. Тем самым открылась возможность связать биологическую эволюцию с эволюцией когнитивной системы живых организмов, с эволюцией их способностей извлекать, обрабатывать и хранить когнитивную информацию.

В 1980-х гг. в эволюционной эпистемологии сформировались две различные исследовательские программы. Первая программа ориентирует на исследование характеристик когнитивных механизмов у животных и людей путем интенсивного распространения биологической теории эволюции на те аспекты или особенности живых организмов, которые являются биологичеснгми субстратами когнитивной активности. Другая программа пытается изучать эволюцию идей, научных теорий и культуры вообще с помощью моделей и метафор, заимствованных из эволюционной биологии. Различия между этими программами относительны - представители всех направлений в эволюционной эпистемологии разделяют , что эволюционный подход может быть распространен на теоретико-познавательную проблематику, на эпистемические действия людей. Тем не менее в эволюционной эпистемологии выделяются два относительно независимых уровня исследований. Первый уровень эволюционной эпистемолоniH - это скорее биологическая когнитивных процессов (Лоренц , Кэмпбелл, . Ридль и др.) и различные концепции когнитивной эволюции живых организмов (включая человека). Ко второму уровню можно отнести те методологии и метатеории, которые реконструируют научных теорий, идей, рост научно-теоретического знания, привлекая для этих целей эволюционные модели (Поппер , С. Тулмин, И.Лакатосидр.)

Современные теории генно-культурной коэволюции (Э. Уилсон, Ч. Ламсден) наметили новые точки соприкосновения между этими относительно обособленными до последнего времени направлениями исследований в эволюционной эпистемологии, которые выходят далеко за пределы традиционных метафор и аналогий. С позиций этих теорий не только эволюция познания, но даже такие ее утонченные стороны, как, напр., исследовательские стратегии или рост научно-теоретического знания, могут успешно изучаться как универсального процесса информационного развития. Основная задача эволюционной эпистемологии, как ее понимает подавляющее большинство исследователей, состоит прежде всего в разработке всестороннего и максимально исчерпывающего подхода к развитию познания, который существенно выходит за пределы классических философских традиций. Реально этот подход может быть только междисциплинарным, т. к. он базируется на результатах, полученных в самых различных науках (прежде всего в когнитивной науке), если эти результаты имеют хотя бы некоторое к проблемам познания.

Лит.: Л доктрина априори в свете современной биологии.- “Человек”, 1997, № 5; Эволюционная эпистемология: проблемы, перспективы. М., 1996; Меркулов И. П. Когнитивная эволюция. М., 1998; Campbell D. Т. Evolutionary Epistemology.- The Philoi-ophy of Karl Popper, ed. by P. A. Schilp, Open Court, La Salle (II), 1974, p. 413-463; Popper К.. Objective Knowledge. An Evolutionary Approach. Oxf., 1979; WuketitsF. Evolutionary Epblemology and Its Implication for Humankind. N. Y, 1990.

И. П. Меркулов

Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль . Под редакцией В. С. Стёпина . 2001 .

Смотреть что такое "ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ" в других словарях:

эволюционная эпистемология - ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ направление в эпистемологии 20 в., которое своим возникновением обязано, прежде всего, дарвинизму и последующим успехам эволюционной биологии и генетики человека. Главный тезис Э. э. (или, как ее обычно называют … Энциклопедия эпистемологии и философии науки

Направление в современной эпистемологии, которое своим возникновением обязано прежде всего дарвинизму и последующим успехам эволюционной биологии, генетики человека, когнитивной психологии, теории информации и компьютерной науки. Главный тезис… … Философская энциклопедия

Эволюционная эпистемология теория познания, являющаяся разделом эпистемологии и рассматривающая рост знания как продукт биологической эволюции. Эволюционная эпистемология основывается на положении, что эволюция человеческого знания, подобно … Википедия

ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ - одно из направлений в современной теории научного познания, которое основывается на идее идентичности биологической эволюции и познавательного процесса, а познавательный аппарат человека рассматривает как механизм адаптации, развитый в процессе… … Философия науки и техники: тематический словарь

ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ - направление в эпистемологии, исследующее познание как момент эволюции живой природы и ее продукт. Первые работы по Э.э. появились как попытка прояснить эпистемологические вопросы на биологической основе. Они принадлежат австр. этологу Лоренцу и… … Современная западная философия. Энциклопедический словарь

Эволюционная эпистемология (теория познания) - – направление, связывающее биологическую эволюцию с эволюцией познавательной системы человека, его способностей извлекать, обрабатывать и хранить когнитивную информацию … Философия науки. Эпистемология. Методология. Культура

Карл Р. Поппер

Popper Karl A Evolutionary Epistemology // Evolutionary Theory: Paths into the Future / Ed. by J. W. Pollard. John Wiley &. Sons. Chichester and New York, 1984, ch. 10, pp. 239-255.
Примечание автора: Статья основана на лекции, прочитанной после конференции "Открытые вопросы квантовой физики" в Бари, Италия, 7 мая 1983 г.

1. Введение

Эпистемология - английский термин, обозначающий теорию познания, прежде всего научного познания. Это теория, которая пытается объяснить статус науки и ее рост. Дональд Кэмпбелл назвал мою эпистемологию эволюционной, потому что я смотрю на нее как на продукт биологической эволюции, а именно - дарвиновской эволюции путем естественного отбора.

Основными проблемами эволюционной эпистемологии я считаю следующие: эволюция человеческого языка и роль, которую он играл и продолжает играть в росте человеческого знания; понятия (ideas) истинности и ложности; описания положений дел (states of affaires) и способ, каким язык отбирает положения дел из комплексов фактов, составляющих мир, то есть действительность".

Сформулируем это кратко и просто в виде двух следующих тезисов.

Первый тезис. Специфически человеческая способность познавать, как и способность производить научное знание, являются результатами естественного отбора. Они тесно связаны с эволюцией специфически человеческого языка.

Этот первый тезис почти тривиален. Мой второй тезис, возможно, несколько менее тривиален.

Второй тезис. Эволюция научного знания представляет собой в основном эволюцию в направлении построения все лучших и лучших теорий. Это - дарвинистский процесс. Теории становятся лучше приспособленными благодаря естественному отбору. Они дают нам все лучшую и лучшую информацию о действительности. (Они все больше и больше приближаются к истине.) Все организмы - решатели проблем: проблемы рождаются вместе с возникновением жизни.

Мы всегда стоим лицом к лицу с практическими проблемами, а из них иногда вырастают теоретические проблемы, поскольку, пытаясь решить некоторые из наших проблем, мы строим те или иные теории. В науке эти теории являются высоко конкурентными. Мы критически обсуждаем их; мы проверяем их и элиминируем те из них, которые, по нашей оценке, хуже решают наши проблемы, так что только лучшие, наиболее приспособленные теории выживают в этой борьбе. Именно таким образом и растет наука.

Однако даже лучшие теории - всегда наше собственное изобретение. Они полны ошибок. Проверяя наши теории, мы поступаем так: мы пытаемся найти ошибки, которые скрыты в наших теориях. Иначе говоря, мы пытаемся найти слабые места наших теорий, точки их слома. В этом состоит критический метод.

В процессе критической проверки часто требуется большая изобретательность.

Эволюцию теорий мы можем суммарно изобразить следующей схемой:

P 1 -> ТТ -> ЕЕ -> Р 2 .

Проблема (P 1) порождает попытки решить ее с помощью пробных теорий (tentative theories) (ТТ ). Эти теории подвергаются критическому процессу устранения ошибок (error elimination) ЕЕ . Выявленные нами ошибки порождают новые проблемы Р 2 . Расстояние между старой и новой проблемой часто очень велико: оно указывает на достигнутый прогресс.

Ясно, что этот взгляд на прогресс науки очень напоминает взгляд Дарвина на естественный отбор путем устранения неприспособленных - на ошибки в ходе эволюции жизни, на ошибки при попытках адаптации , которая представляет собой процесс проб и ошибок. Так же действует и наука - путем проб (создания теорий) и устранения ошибок.

Можно сказать: от амебы до Эйнштейна всего лишь один шаг. Оба действуют методом предположительных проб (ТТ ) и устранения ошибок (ЕЕ ). В чем же разница между ними?

Главная разница между амебой и Эйнштейном не в способности производить пробные теории ТТ , а в ЕЕ , то есть в способе устранения ошибок.

Амеба не осознает процесса устранения ошибок. Основные ошибки амебы устраняются путем устранения амебы: это и есть естественный отбор.

В противоположность амебе Эйнштейн осознает необходимость ЕЕ : он критикует свои теории, подвергая их суровой проверке. (Эйнштейн говорил, что он рождает и отвергает теории каждые несколько минут.) Что позволило Эйнштейну пойти дальше амебы? Ответ на этот вопрос составляет основной, третий тезис настоящей статьи.

Третий тезис. Ученому-человеку, такому как Эйнштейн, позволяет идти дальше амебы владение тем, что я называю специфически человеческим языком .

В то время как теории, вырабатываемые амебой, составляют часть ее организма, Эйнштейн мог формулировать свои теории на языке; в случае надобности - на письменном языке. Таким путем он смог вывести свои теории из своего организма. Это дало ему возможность смотреть на свою теорию как на объект , смотреть на нее критически , спрашивать себя, может ли она решить его проблему и может ли она быть истинной и, наконец, устранить ее, если выяснится, что она не выдерживает критики.

Для решения такого рода задач можно использовать только специфически человеческий язык.

Эти три тезиса, взятые вместе, составляют основу моей эволюционной эпистемологии.

2. Традиционная теория познания

В чем состоит обычный подход к теории познания, к эпистемологии? Он полностью отличен от моего эволюционного подхода, который я обрисовал в разделе 1. Обычный подход требует оправдания (джастификации ) теорий наблюдениями. Я отвергаю обе составные части этого подхода.

Этот подход обычно начинается с вопроса типа "Откуда мы знаем?", который, как правило, понимается в том же смысле, что и вопрос "Какого рода восприятие или наблюдение является основанием наших утверждений?". Другими словами, этот подход связан с оправданием наших утверждений (в соответствии с предпочитаемой мною терминологией - наших теорий), и он ищет это оправдание в наших восприятиях и наших наблюдениях. Этот эпистемологический подход можно назвать обсервационизмом .

Обсервационизм исходит из того, что источником нашего знания являются наши чувства, или наши органы чувств; что нам "даются" некоторые так называемые "чувственные данные" (чувственное данное - это нечто такое, что дано нам нашими чувствами), или некоторые восприятия, и что наше знание есть результат или сводка этих чувственных данных, или наших восприятии, или полученной информации. Место, где эти чувственные данные сводятся воедино, или усваиваются - это, конечно, голова, изображенная на рис. 1.

Если посмотреть на этот рисунок, станет ясно, почему мне нравится называть обсервационизм "бадейной теорией сознания (mind)" .

Эту теорию можно изложить и следующим образом. Чувственные данные вливаются в бадью через семь хорошо известных отверстий - два глаза, два уха, один нос с двумя ноздрями и рот, а также через кожу - орган осязания. В бадье они усваиваются, а конкретнее - связываются, ассоциируются друг с другом и классифицируются. А затем из тех данных, которые неоднократно повторяются, мы получаем - путем повторения, ассоциации, обобщения и индукции - наши научные теории.

Бадейная теория, или обсервационизм, является стандартной теорией познания от Аристотеля до некоторых моих современников, например, Бертрана Рассела, великого эволюциониста Дж. Б. С. Холдейна или Рудольфа Карнапа.

Эту теорию разделяет и первый встречный.

Первый встречный может сформулировать ее очень кратко: "Откуда я знаю? Потому, что я держал глаза открытыми, я видел, я слышал". Карнап также отождествляет вопрос "Откуда я знаю?" с вопросом "Какие восприятия или наблюдения являются источником моего знания?".

Эти бесхитростные вопросы и ответы первого встречного дают, конечно, достаточно верную картину ситуации, как он ее видит. Однако это не та позиция, которую можно вывести на более высокий уровень и преобразовать в такую теорию познания, к которой можно было бы отнестись серьезно.

Прежде чем перейти к критике бадейной теории человеческого сознания, я хочу заметить, что возражения против нее восходят к временам Древней Греции (Гераклит, Ксенофан, Парменид). Кант очень хорошо понимал эту проблему: он обратил особое внимание на разницу между знанием, полученным независимо от наблюдения, или априорным знанием, и знанием, получаемым в результате наблюдения, или апостериорным знанием. Мысль о том, что у нас может быть априорное знание, шокировала многих людей. Великий этолог и эволюционный эпистемолог Конрад Лоренц предположил, что кантовское априорное знание могло быть знанием, которое когда-то - сколько-то тысяч или миллионов лет назад - первоначально было приобретено a posteriori (Lorenz, 1941), а затем генетически закреплено естественным отбором. Однако в книге, написанной между 1930 и 1932 гг. и пока что опубликованной только на немецком языке - "Die beiden Grundprobleme der Erkenntnistheorie" (Popper, 1979; на эту книгу ссылался Дональд Кэмпбелл, когда характеризовал мою эпистемологию как "эволюционную"), я предположил, что априорное знание никогда не было апостериорным и что с исторической и генетической точки зрения все наше знание является изобретением (invention) животных и поэтому априорным с момента возникновения (хотя, конечно, не априорно верным в смысле Канта). Полученное таким образом знание адаптируется к окружающей среде путем естественного отбора: кажущееся апостериорным знание всегда есть результат устранения плохо приспособленных априорно изобретенных гипотез, или адаптаций. Другими словами, всякое знание есть результат пробы (изобретения) и устранения ошибок - плохо приспособленных априорных изобретений.

Таким образом, метод проб и ошибок - это тот метод, которым мы активно добываем информацию об окружающей нас среде.

3. Критика традиционной теории познания

Мой четвертый тезис (который я преподаю и проповедую уже более 60 лет) состоит в следующем:

Каждый аспект джастификационистской и обсервационистской философии познания ошибочен:
1. Чувственных данных и тому подобных переживаний (experiences) не существует.
2. Ассоциаций не существует.
3. Индукции путем повторения или обобщения не существует.
4. Наши восприятия могут нас обманывать.
5. Обсервационизм, или бадейная теория - это теория, утверждающая, что знания могут вливаться в бадью снаружи через наши органы чувств. На самом же деле мы, организмы, чрезвычайно активны в приобретении знания - может быть даже более активны, чем в приобретении пищи. Информация не вливается в нас из окружающей среды. Это мы исследуем окружающую среду и активно высасываем из нее информацию, как и пищу. А люди не только активны, но иногда и критичны.

Знаменитый эксперимент, опровергающий бадейную теорию и особенно теорию чувственных данных, проведен Хельдом (Held) и Хайном (Hein) в 1963 г. Он описан в книге, которую мы написали вместе с сэром Джоном Экклзом (Popper and Eccles, 1977). Это эксперимент с активным и пассивным котятами. Эти два котенка связаны так, что активный котенок двигает пассивного в колясочке в том же самом окружении, в котором перемещается сам. В результате пассивный котенок с очень высокой степенью приближения получает те же самые восприятия, что и активный котенок. Однако проведенные после этого тесты показывают, что активный котенок многому научился, в то время как пассивный не научился ничему.

Защитники обсервационистской теории познания могли бы на эту критику ответить, что ведь есть еще кинестетическое чувство, чувство нашего движения, и что отсутствие кинестетических чувственных данных на входе органов чувств пассивного котенка может объяснить - в рамках обсервационистской теории - почему он ничему не научился. Обсервационист мог бы сказать, что этот эксперимент показывает всего лишь то, что зрительное и слуховое восприятия могут быть полезны, только если они ассоциируются с кинестетическими.

Чтобы сделать мое отвержение обсервационизма, или бадейной теории, или теории чувственных данных, независимым от любых подобных возражений, я сейчас сформулирую аргумент, который считаю решающим. Этот аргумент специфичен для моей эволюционной теории познания.

Его можно сформулировать следующим образом. Мысль о том, что теории представляют собой сводку чувственных данных, или восприятий, или наблюдений, не может быть истинной по следующим причинам.

С эволюционной точки зрения теории (как и всякое знание вообще) представляют собой часть наших попыток адаптации, приспособления к окружающей среде. Такие попытки подобны ожиданиям и предвосхищениям. В этом и состоит их функция: биологическая функция всякого знания - попытка предвосхитить, что произойдет в окружающей нас среде. Однако и наши органы чувств, например глаза, тоже такие же средства адаптации. Рассматриваемые с этой точки зрения, они являются теориями: организмы животных изобрели глаза и усовершенствовали их во всех деталях как предвосхищение, или теорию о том, что свет в видимом диапазоне электромагнитных волн будет полезен для извлечения информации из окружающей среды, для высасывания из окружающей среды информации, которую можно интерпретировать как показатель состояния окружающей среды - и долгосрочного, и краткосрочного.

Очевидно вместе с тем, что наши органы чувств логически первичны по отношению к нашим чувственным данным , существование которых предполагается обсервационизмом, - несмотря на то что между ними могла иметь место обратная связь (если бы чувственные данные действительно существовали), так же как возможна обратная связь наших восприятий с органами чувств.

Поэтому невозможно, чтобы все теории или аналогичные теориям конструкции возникали в результате индукции, или обобщения мнимых чувственных "данных", кажущегося "данными" потока информации от наших восприятий или наблюдений, потому что органы чувств, высасывающие информацию из окружающей среды, генетически, как и логически, первичны по отношению к информации.

Я думаю, что этот аргумент является решающим и что он ведет к новому взгляду на жизнь.

4. Жизнь и приобретение знания

Жизнь обычно характеризуют следующими свойствами или функциями, которые в значительной степени зависят друг от друга:

1. Размножение и наследственность.
2. Рост.
3. Поглощение и усвоение пищи.
4. Чувствительность к раздражителям стимулам.
Я думаю, что эту четвертую функцию можно описать также иным способом:
а) Решение проблем (проблемы, которые могут возникать из внешней окружающей среды или из внутреннего состояния организма). Все организмы - решатели проблем.
б) Активное исследование окружающей среды, которому часто помогают случайные пробные движения. (Даже растения исследуют окружающую их среду).
5. Построение теорий об окружающей среде в форме физических органов или иных анатомических изменений, новых вариантов поведения или изменений существующих вариантов поведения.

Все эти функции порождаются самим организмом . Это очень важно. Все они - акции (actions) организма. Они не являются реакциями (reactions) на окружение.

Это можно сформулировать и следующим образом. Именно организм и состояние, в котором он оказался, определяют, или выбирают, или отбирают, какого рода изменения окружающей среды могут быть для него "значимыми", чтобы он мог "реагировать" на них как на "стимулы".

Обычно говорят о стимуле, запускающем реакцию, и обычно имеют при этом в виду, что сначала в окружающей среде появляется стимул, который вызывает реакцию организма. Это приводит к ошибочной интерпретации, согласно которой стимул - это некая порция информации, вливающейся в организм снаружи, и что в целом стимул первичен: он есть причина, предшествующая реакции, то есть действию (effect).

Я думаю, что все это принципиально ошибочно.

Ошибочность этой концепции связана с традиционной моделью физической причинности, которая не работает применительно к организмам и даже применительно к автомобилям или радиоприемникам, как и вообще применительно к устройствам, имеющим доступ к некоторому источнику энергии, которую они могут расходовать разными способами и в разном количестве.

Даже автомобиль или радиоприемник отбирают - в соответствии со своим внутренним состоянием - те стимулы, на которые они реагируют. Автомобиль может не отреагировать должным образом на нажатие акселератора, если он не снят с тормоза. А радиоприемник не прельстится самой красивой симфонией, если он не настроен на нужную волну.

Это же относится и к организмам, и даже в еще большей степени, поскольку им приходится настраивать и программировать себя самим. Они настраиваются, например, структурой своих генов, каким-нибудь гормоном, недостатком пищи, любопытством или надеждой узнать что-нибудь интересное. Это является сильным аргументом против бадейной теории сознания, которую часто формулируют следующим образом: "Нет ничего в интеллекте, чего раньше не было бы в ощущениях", по-латыни: "Nihil est in intellectu quid non antea fuerat in sensu". Это - девиз обсервационизма, бадейной теории сознания. Немногие знают его предысторию. Он восходит к презрительному замечанию антиобсервациониста Парменида, который сказал нечто вроде:"Нет ничего в заблуждающихся умах (plakton noon в дошедшем до нас тексте Парменида; должно быть plankton noon - см. Diels und Kranz, 1960) этих людей, кроме того, что уже было в их много-заблуждающихся (polyplanktos) органах чувств" (см. мою книгу - Popper К. Conjectures and Refutations, начиная с третьего издания 1969 г., Addenda, Section 8, point 7, pp. 410-413). Я полагаю, что, возможно, на этот выпад Парменида ответил Протагор - тем, что превратил его насмешку в гордый девиз обсервационизма.

5. Язык

Высказанные соображения показывают нам значение активного, исследовательского поведения животных и человека. Понимание этого очень важно не только для эволюционной эпистемологии, но и для эволюционной теории в целом. Теперь, однако, я должен перейти к центральному пункту эволюционной эпистемологии - эволюционной теории человеческого языка.

Самый важный известный мне вклад в эволюционную теорию языка лежит, погребенный в небольшой статье, написанной в 1918 г. моим бывшим учителем Карлом Бюлером (Buhler, 1918). В этой статье, на которую обращают слишком мало внимания современные исследователи лингвистики, Бюлер выделяет три стадии развития языка. На каждой из этих стадий язык имеет определенную задачу, определенную биологическую функцию. Низшая стадия - это та, на которой единственной биологической функцией языка является экспрессивная функция - внешнее выражение внутреннего состояния организма, возможно с помощью определенных звуков или жестов.

Вероятно, экспрессивная функция оставалось единственной функцией языка сравнительно недолгое время. Очень скоро другие животные (того же самого вида или других видов) обратили внимание на эти выражения внутреннего состояния и приспособились к ним: они открыли, как высасывать из них информацию, как включить их в состав стимулов своей окружающей среды, на которые они могли бы реагировать с пользой для себя. Говоря конкретнее, они могли использовать это выражение как предостережение о надвигающейся опасности. Например, рев льва, являющийся самовыражением внутреннего состояния льва, мог использоваться возможной жертвой льва как предостережение. Или определенный крик гуся, выражающий страх, мог истолковываться другими гусями как предупреждение о ястребе, а другой крик - как предупреждение о лисице. Таким образом, выражения внутреннего состояния животных могли запускать в воспринимающем или отвечающем на них животном типичную, ранее сформировавшуюся реакцию. Отвечающее животное воспринимает такое выражение как сигнал , как знак , вызывающий определенный ответ. Тем самым животное вступает в коммуникацию , в общение с другим животным, выражающим свое внутреннее состояние.

На этой стадии первоначальная экспрессивная функция изменилась. И то, что первоначально было внешним знаком или симптомом, хотя и выражающим внутреннее состояние животного, приобрело сигнальную функцию, или функцию запуска. Оно теперь может использоваться животным, выражающим свое внутреннее состояние, как сигнал и, таким образом, изменяет свою биологическую функцию с выражения на сигнализацию, даже на сознательную сигнализацию.

До сих пор у нас было два эволюционных уровня: первый - чистое выражение и второй - выражение, проявляющее тенденцию стать сигналом , поскольку есть воспринимающие животные, отвечающие на него, то есть реагирующие на него как на сигнал , в результате мы получили коммуникацию .

Третий эволюционный уровень Бюлера - уровень человеческого языка. Согласно Бюлеру, человеческий язык и только человеческий язык вводит в функции языка нечто революционно новое: он может описывать , может описать положение дел, или ситуацию. Такое описание может быть описанием положения дел в настоящее время, в тот момент, когда это положение дел описывается, например "наши друзья входят"; или описанием положения дел, не имеющего никакого отношения к настоящему времени, например "мой шурин умер 13 лет назад"; или, наконец, описанием положения дел, которое, возможно, никогда не имело места и не будет иметь места, например "за этой горой есть другая гора - из чистого золота".

Бюлер называет способность человеческого языка описывать возможные или действительные положения дел "дескриптивной (репрезентативной) функцией (Darstellungsfunktion)" человеческого языка. И он справедливо подчеркивает ее величайшее значение. Бюлер показывает, что язык никогда не теряет своей экспрессивной функции. Даже в описании, максимально лишенном эмоций, что-то от нее остается. Точно так же язык никогда не теряет своей сигнальной или коммуникативной функции. Даже неинтересное (и неверное) математическое равенство, такое, например, как 10 5 = 1000000, может спровоцировать у математика желание его поправить, то есть вызвать у него реакцию и даже гневную реакцию.

Вместе с тем ни выразительность, ни знаковый характер - способность языковых выражений служить сигналами, вызывающими реакцию - не являются специфическими для человеческого языка; не специфично для него и то, что он служит для коммуникации некоторому сообществу организмов. Специфичен для человеческого языка его дескриптивный характер . И это есть нечто новое и поистине революционное: человеческий язык может передавать информацию о положении дел, о ситуации, которая может иметь место, а может и не иметь места или быть либо не быть биологически релевантной. Она может даже не существовать.

Простым и в высшей степени важным вкладом Бюлера пренебрегают почти все лингвисты. Они до сих пор рассуждают так, как если бы сущность человеческого языка составляло самовыражение, или как если бы такие слова как "коммуникация", "знаковый язык" или "символический язык" в достаточной мере характеризовали человеческий язык. (Но ведь знаки и символы используются и другими животными.)

Бюлер, конечно, никогда не утверждал, что у человеческого языка нет никаких других функций, кроме описанных им: язык можно использовать для того, чтобы просить, умолять, уговаривать. Его можно использовать для приказов или для советов. Его можно использовать, чтобы оскорблять людей, причинять им боль, пугать их. И его можно использовать, чтобы утешать людей, чтобы дать им почувствовать себя спокойно, почувствовать, что их любят. Однако на уровне человека основой всех этих употреблений языка может быть только дескриптивный язык.

6. Как развилась дескриптивная функция языка?

Легко увидеть, как развилась сигнальная функция языка после того, как у него появилась экспрессивная функция. Очень трудно, однако, понять, как из сигнальной функции могла развиться дескриптивная. Вместе с тем надо признать, что сигнальная функция может быть похожей на дескриптивную. Один характерный тревожный крик гуся может означать "ястреб!", а другой - "лиса!", а это во многих отношениях очень близко к дескриптивному высказыванию "Ястреб летит! Прячьтесь!" или "Взлетайте! Подбирается лиса!". Однако есть большие различия между этими описательными тревожными криками и дескриптивным языком человека. Из-за этих различий трудно поверить, что дескриптивные человеческие языки развились из тревожных криков и других сигналов, таких как боевой клич.

Следует также признать, что язык танцев у пчел во многом похож на дескриптивное употребление языка человеком. Своим танцем пчелы могут передавать информацию о направлении и расстоянии от улья до того места, где можно найти пищу, и о характере этой пищи.

Вместе с тем есть одно в высшей степени важное различие между биологическими ситуациями языка пчел и человеческого языка: дескриптивная информация, передаваемая танцующей пчелой, составляет часть сигнала, адресованного остальным пчелам; ее основная функция - побудить остальных пчел к действию, полезному здесь и сейчас; передаваемая информация тесно связана с текущей биологической ситуацией.

В противоположность этому информация, передаваемая человеческим языком, может и не быть полезной именно в данный момент. Она может вообще не быть полезной или стать полезной лишь через много лет и совсем в другой ситуации.

В использовании человеческого языка есть также возможный элемент игры , который делает его столь отличным от боевых кличей, или криков при спаривании, или языка пчел. Можно объяснить естественным отбором ситуацию, когда система боевых кличей становится богаче, более дифференцированной, но в этом случае следует ожидать, что она станет и более жесткой. Однако человеческий язык, по-видимому, развивался путем, сочетавшим большое возрастание дифференциации с еще большим увеличением числа степеней свободы (которые можно понимать здесь как в обыденном, так и в математическом или физическом смысле).

Все это станет ясным, если мы посмотрим на один из древнейших способов употребления человеческого языка: рассказывание историй и изобретение религиозных мифов. Оба эти употребления, несомненно, имеют серьезные биологические функции. Однако эти функции достаточно далеки от ситуационной неотложности и жесткости боевых кличей.

Наша трудность связана именно с жесткостью этих биологических сигналов (как мы их можем назвать): трудно представить себе, что эволюция биологических сигналов могла привести к человеческому языку с его способностью к болтовне, разнообразием его употреблений и с его игровым настроем, с одной стороны, и его самыми серьезными биологическими функциями, такими как функция приобретения нового знания , например открытия употребления огня, с другой стороны.

Однако из этого тупика возможны некоторые выходы, пусть даже они представляют собой чисто умозрительные гипотезы. То, что я собираюсь сейчас сказать, - всего лишь предположения, но они могут указать на то, что могло иметь место в ходе развития человеческого языка.

Игривость молодых животных , особенно млекопитающих, к которой я хочу привлечь особое внимание, поднимает грандиозные проблемы, и целый ряд прекрасных книг был посвящен этому важнейшему предмету (см., например, Baldwin (1895), Eigen und Winkler (1975), Groos (1896), Hochkeppel (1973), Lorenz (1973, 1977) и Morgan (1908)). Этот предмет слишком обширен и важен, чтобы входить в него здесь в деталях. Я только выскажу предположение, что он может быть ключом к проблеме развития свободы и человеческого языка, и сошлюсь лишь на некоторые недавние открытия, демонстрирующие творческий характер игривости молодых животных и ее значение для новых открытий. У Менцеля (Menzel, 1965) мы можем прочесть, например, следующее о японских обезьянах: "Обычно не взрослые, а молодые животные являются зачинателями процессов групповой адаптации и "прокультурных" перемен в относительно сложных поведениях, таких как вход в недавно установленный участок кормления, приобретение новых привычек в питании или новых способов собирания пищи..." (см. также Frisch (1959), Itani (1958), Kawamura (1959) и Miyadi (1964)).

Я предполагаю, что основной фонетический аппарат человеческого языка возникает не из замкнутой системы тревожных криков или боевых кличей и тому подобных сигналов (которые должны быть жесткими и могут закрепиться генетически), а из игровой болтовни матерей с младенцами или из общения в детских стайках, и что дескриптивная функция человеческого языка - его использование для описания положения дел в окружающей среде - может возникнуть из игр, в которых дети изображают кого-то (make-believe plays), - так называемых "игр в представления", или "имитационных игр", и особенно из игр детей, в шутку подражающих поведению взрослых.

Такие имитационные игры широко распространены среди многих млекопитающих: они включают шутливые схватки, шутливые боевые кличи, шутливые призывы о помощи, а также шутливые приказы, имитирующие некоторых взрослых. (Это может приводить к наделению их именами, возможно - именами, имеющими цель быть описательными.)

Разыгрывание ролей может сопровождаться нечленораздельными звуками и болтовней и это может создать потребность в чем-то вроде описательного или объяснительного комментария. Таким путем может развиться потребность в рассказывании историй в ситуациях, в которых дескриптивный характер историй ясен с самого начала. И таким образом человеческий язык мог быть впервые изобретен детьми, играющими или разыгрывающими роли, быть может как тайный групповой язык (дети до сих пор иногда изобретают такие языки). Его затем могли перенять у них матери (как изобретения детенышей японских обезьян, см. ранее) и лишь позднее, с изменениями, взрослые самцы. (Есть еще языки, в которых сохранились грамматические формы, указывающие на пол говорящего.) А из рассказывания историй - или как часть его - и из описаний положений дел могли развиться объяснительный рассказ-миф, а затем и сформулированная на языке объяснительная теория .

Потребность в описательном рассказе, а может быть и в пророчестве, с ее громадной биологической значимостью, могла со временем закрепиться генетически. Огромное преимущество, особенно в военном деле, обеспечиваемое наличием дескриптивного языка, создает новое селективное давление, и это, возможно, объясняет удивительно быстрый рост человеческого мозга.

Жаль, что это умозрительное предположение вряд ли сможет когда-либо стать проверяемым . (Даже если бы нам удалось побудить детенышей японских обезьян проделать все, о чем я сейчас говорил, это нельзя было бы считать его проверкой.) Однако и без этого у него есть то преимущество, что оно рассказывает нам объяснительную историю о том, как могли обстоять дела - как мог возникнуть гибкий и описательный человеческий язык - дескриптивный язык, с самого начала открытый, способный к почти бесконечному развитию, стимулирующий воображение и ведущий к волшебным сказкам, к мифам, к объяснительным теориям и в конечном счете к "культуре".

Я чувствую, что мне следует привлечь здесь внимание к истории Элен Келлер (см. Popper and Eccles, 1977): это один из самых интересных случаев, показывающих врожденную потребность ребенка в активном освоении человеческого языка и в его очеловечивающем влиянии. Мы можем предположить, что эта потребность закодирована в ДНК вместе с многими другими предрасположениями.

7. От амебы до Эйнштейна

Животные и даже растения приобретают знания методом проб и ошибок или, точнее, методом опробования тех или иных активных движений, тех или иных априорных изобретений и устранением тех из них, которые "не подходят", которые недостаточно хорошо приспособлены. Это имеет силу для амебы (см. Jennings, 1906), и это имеет силу для Эйнштейна. В чем основная разница между ними?

Я думаю, что у них по-разному происходит устранение ошибок. В случае амебы любая грубая ошибка может быть устранена устранением амебы. Ясно, что в случае Эйнштейна дело обстоит не так; он знает, что будет совершать ошибки, и активно ищет их. Однако не удивительно, что большинство людей унаследовали от амебы сильное нежелание как совершать ошибки, так и признавать, что они их совершили! Тем не менее бывают исключения: некоторые люди не имеют ничего против совершения ошибок, если только есть шанс обнаружить их и - если ошибка обнаружена - начать всю работу сначала. Таким был Эйнштейн, и таковы большинство ученых творческого склада: в противоположность другим организмам, человеческие существа используют метод проб и ошибок сознательно (если только он не стал для них второй натурой). Похоже, есть два типа людей: те, кто находится под чарами унаследованного отвращения к ошибкам и потому боится их и боится их признавать, и те, кто тоже хотел бы избегать ошибок, но знает, что мы чаще ошибаемся, чем не ошибаемся, кто узнал (методом проб и ошибок), что может противостоять этому, активно ища свои собственные ошибки . Люди первого типа мыслят догматически; люди второго типа - это те, кто научился мыслить критически . (Говоря "научился", я хочу выразить свое предположение, что различие между этими двумя типами основано не на наследственности, а на обучении.) Теперь я сформулирую мой пятый тезис:

Пятый тезис . В ходе эволюции человека необходимой предпосылкой критического мышления была дескриптивная функция человеческого языка: именно дескриптивная функция делает возможным критическое мышление.

Этот важный тезис можно обосновать различными способами. Только в связи с дескриптивным языком того типа, какой описан в предыдущем разделе, возникает проблема истинности и ложности - вопрос о том, соответствует ли некоторое описание фактам. Ясно, что проблема истинности предшествует развитию критического мышления. Другой аргумент таков. До возникновения человеческого дескриптивного языка можно было сказать, что все теории являлись частями структуры тех организмов, которые были их носителями. Они представляли собой либо унаследованные органы, либо унаследованные или приобретенные предрасположения к определенному поведению, либо унаследованные или приобретенные неосознанные ожидания. Иначе говоря, они были неотъемлемой частью своих носителей.

Для того, чтобы быть способным критиковать теорию, организм должен иметь возможность рассматривать ее как объект . Единственный известный нам способ добиться этого - сформулировать ее на дескриптивном языке, причем желательно на письменном.

Таким образом, наши теории, наши предположения, испытания успешности наших попыток, совершаемых в ходе проб и ошибок, могут стать объектами, такими же как неживые или живые физические структуры. Они могут стать объектами критического исследования. И мы можем убивать их, не убивая их носителей. (Как это ни странно, даже у самых критических мыслителей часто возникают враждебные чувства к носителям критикуемых ими теорий.)

Может быть, уместно будет вставить здесь краткое замечание о том, что я не считаю весьма существенной проблемой: является ли принадлежность к одному из двух описанных мной типов людей - догматических мыслителей или критических мыслителей - наследственной? Как было указано Ранее, я предполагаю, что нет. Основанием для меня служит то, что эти два "типа" - изобретение. Может быть и можно классифицировать реальных людей в соответствии с этой изобретенной классификацией, однако нет оснований думать, что эта классификация основана на ДНК, - во всяком случае не больше, чем считать, что любовь или нелюбовь к гольфу основана на ДНК. (Или что то, что называют "коэффициентом интеллектуальности" ("коэффициентом умственного развития"), действительно измеряет интеллект: как указал Питер Медавар, никакому грамотному агроному и в голову не придет измерять плодородие почвы мерой, зависящей только от одной переменной , а некоторые психологи, кажется, верят, что можно таким образом измерять "интеллект", включающий творческие способности.)

8. Три мира

Я предполагаю, что человеческий язык является продуктом человеческой изобретательности. Он есть продукт человеческого разума (mind), наших умственных переживаний и предрасположений. А человеческий разум, в свою очередь, является продуктом своих продуктов: его предрасположения обусловлены эффектом обратной связи. Особенно важным эффектом обратной связи, упомянутым ранее, является предрасположение изобретать аргументы, приводить основания для принятия некоторого рассказа как истинного или для отвержения его как ложного. Другим очень важным эффектом обратной связи явилось изобретение ряда натуральных чисел.

Эволюционная теория познания [врождённые структуры познания в контексте биологии, психологии, лингвистики, философии и теории науки] Фоллмер Герхард

Эволюция знания

Эволюция знания

Если предположить, как это делает эволюционная терия познания, что человеческие познавательные способности сформировались в ходе эволюции, то из этого вытекают дальнейшие научно теоретические и теоретико-познавательные следствия.

Во-первых, должно иметься не только филогенетическое, но и онтогенетическое развитие познавательных способностей. Это следствие эволюционной теории познания является само собой разумеющимся фактом для психологов. Развитите разума (в общем смысле) у детей является правда предметом интенсивных психологических исследований и противоречащих гипотез - об этом свидетельствуют, например, споры в психологии обучения - ; однако, несомненно, что любой ребёнок проходит процесс интеллектуального созревания или, по меньшей мере, процесс духовного развития в соответствии с определёнными, генетически детерминированными диспозициями. Работы Жана Пиаже (см. стр. 19) указывают именно в данном направлении.

Во-вторых, в соответствии с эволюционной теорией познания должно иметься не только родоспецифическое и индивидуальное развитие познавательных способностей, но и развитие человеческого познания. Этот факт отчётливо выражается в том, что мы знаем историю понятий, идей, науки. История познания, правда, связана с эволюцией познавательных способностей, однако их законы могут не совпадать.

В-третьих, между этими тремя областями (эволюцией познавательных способностей, онтогенетическим развитием, историей науки) имеются интересные взаимосвязи, которые мы представили простенькой диаграммой (рис 12). Причиной того, что эти связи так слабо исследованы является, несомненно, их междисциплинарный характер, предполагающий знание эволюционной теории, психологии, истории и теории науки.

Рис. 12. Развитие познания

В связи с эволюцией науки, особой проблемой является смена теорий. При этом речь идёт не о том, что должна быть теоретически освоена неизведанная доныне область, а об улучшении уже существующей теории или ограничении области её значения. Такие случаи в науке, правда, не повседневны; нормальным является наблюдение новых явлений (эффектов) и их прогнозирование или объяснение с помощью существующей теории, которая не вступает в противоречие с этими наблюдениями. Однако, замена старой теории на новую является особенно примечательным процессом и многие авторы склонны говорить о «ниспровержении», "научной революции"(121). Такие сильные характеристики возможно оправданны, учитывая понятийную систему, особенно основополагающие понятия теории. Но оно является неадекватными, поскольку опыт и наблюдения, которые также необходимым образом принадлежат науке (см. стр. 132), не отбрасываются, а лишь иначе интерпретируются.

По поводу критериев, на основе которых осуществляется выбор или оценка теории, мы уже немного высказывались (см. стр. 108). Мы различали при этом необходимые и полезные критерии. Может случиться так, что новая теория описывает те же эмпирические данные, что и старая; тогда обе теории называются эмпирически эквивалентными. (см. стр. 108). В таких случаях для выбора теории привлекаются полезные критерии (напр., простота). Но от случая к случаю они могут иметь различный вес. Так, например, волновая и матричная механика эмпирически эквивалентны; несмотря на это для практических расчётов в большинстве случаев используют шрёдингеровкое волновое уравнение, а для решения принципиальных вопросов обращаются к гейзенберговскому матричному подходу.

Однако, эмпирическая эквивалентность является скорее исключительным случаем. Поэтому практические критерии играют только подчинённую роль. Также и принятие новой теории, объяснеющей меньшее число наблюдений, происходит весьма редко. В нормальных случаях, новая теория принимается именно потому, что она обладает более высокой объясняющей ценностью, нежели её предшественица. Развитие науки идёт по пути расширения области применимости, переходу к более широким теориям, общим законам, единому описанию. Насколько далеко она может пойти по этому пути - предмет пессимистичческих и оптимистических спекуляций(122). Однако нет сомнений в том, что в связи с огромным успехом ньтоновской механики и гравитационной теории в уравнивании «земной» и «небесной» физики, особенно за последнее столетие, мы приблизились к такому объединению, причём не только в физике, но также в биологии (см. примеры к постулату непрерывности на стр. 30).

В особенности важно учитывать, что классическая механика не была дополнена квантовой механикой. Представление о том, что классическая механика описывает макромир, а квантовая механика - микромир, возникает ввиду того, что классическую механику не могут применить в физике элементарных частиц, атомов и молекул, в то время как квантовую механику не хотят применять к микроскопическим феноменам. Точно говоря, классическая механика всюду ложна, в то время как квантовая механика, напротив, (гипотетически!) правильна; однако отклонения классической механики от квантовой в макроскопической области так малы, что они в современности находятся за пределами измерительной точности. Но соотношение неопредлённостей, корпускулярно-волновой дуализм, квантование энергии и т. д. действуют также и в макромире! Таким образом, квантовая механика превосходит классическую механику.

Совершенно аналогично, общая теория относительности не просто механика сильных гравитационных полей; специальная теория относительности действует не только для высоких скоростей. Общая теория отностельности скорее содержит специальную и классическую теорию гравитации, релятивистская физика охватывает классическую; но отклонения в области наших чувственных органов, в сфере «человеческих» отношений (слабые гравитационные поля, малые скорости), так малы, что они длительное время вообще не были заметны.

Здесь вновь проявляетя тенденция к объективированию и деантропоморфизации: современные научные теории, включая область «земных» отношений, особенно область повседневного опыта, выходят далеко за его пределы. Законы фундаментальных теорий действуют универсально, законы классических теорий - только приблизительно и только в условиях нашего "окружающего мира" (см. стр. 44).

Также и формальные соотношения классических и современных утверждений нельзя некритично характеризовать как граничные случаи, как это часто делалось физиками. Классическая физика не следует просто из квантовой механики, когда планковский квант действия обращается в ноль или становится "большим квантовым числом", она не следует также из теории относительности, когда скорость света считается бесконечной. Такие граничные случаи возможны отнюдь не для всех формул квантовой теории и теории относительности; они могут быть многозначными или давать неклассические результаты.

Соотношение между теориями соответствует представлению, согласно которому, новая теория в состоянии (или должна быть), после того, как она принята, симулировать старую. Должна иметься также возможность, определять понятия и законы старой теории в новой, если они оказываются осмысленными при объяснении эмпирических результатов.

В этом смысле, например, возможно с помощью дарвиновской теории симулировать ламарковскую эволюционную теорию, особенно наследование благоприобретённых признаков ("эффект Болдуина").

Нельзя не увидеть, что ламаркизм является родом приближения к дарвинизму и что результаты отбора поэтому часто выглядят как результаты ламаркистского приспособления, обучения посредством повторения: дарвинизм в определённой степени симулирует ламаркизм.

(Popper, 1973, 169; аналогично 272, 296)

Аналогичным образом индукция симулирует метод проб и устранения ошибок. Это служит основанием для их взаимной замены. (Popper, 1973, 299).

Также возможно ввести понятие силы в общую теорию относительности и получить "нечто вроде" ньютоновского закона гравитации, так что общая теория относительности будет симулировать классическую теорию гравитации.

Посредством статистических законов становится возможным (для больших совокупностей) симулировать детерминистские феномены. Это действует как для термодинамики, так и для квантовой механики.

Эволюционная теория познания также в состоянии «симулировать» другие теории познания, поскольку она объясняет опытные факты. Например, она заменяет априорные формы созерцания и категории Канта врождёнными структурами познания. Также и они являются в полном смысле конститутивными для опыта в трансцедентальном философском смысле, но не независимы от всякого, а только от индивидуального опыта. Их логическая или трансцедентальная необходимость отрицается. Но то, что Кант правильно увидел, он ложно интерпретировал, а именно абсолютизировал до трансцедентального априори психологическую необходимость. Но последняя признаётся и объясняется в эволюционной теории познания.

Было бы интересным и полезным проверить симуляционные способности эволюционной теории познания на других фактах и теоретико-познавательных теориях. Такое сравнение могло бы послужить также её отграничению от других позиций и уточнению. Данная задача здесь не ставится. Мы обратимся в заключение к некоторым иным размышлениям по поводу эволюционной теории познания, которые мы обозначили как «метаразмышления».